Диалектика мифа краткое содержание. Алексей Лосев "Диалектика мифа" (краткое изложение). Основная диалектика чуда
Лосев как и Касиррер разрабатывает смысловую идею культуры. Жизнь первобытного человека связана с природой – миром живых существ. Человек пытался объяснить мир, воплотить единство его связи с природой. Дж. Вико предложил философию мифа. Мифы – фантазии древних людей, они интуитивно ощущали присутствие высших сил и придумали поэтические образы.
Тейлор предложил искать корни мифа в анимизме – наделение душой неживых предметов.
Юнг. Корень мифа в особенности мировоззрения первобытных людей (из чувств, переживаний).
В 20 веке – новые подходы: 1) Малиновский – выражение веры (миф). 2) Леви-Страс – существует мифологическое мышление – коллективное бессознательное.
Внутри символ. вселе
Миф - развёрнутый осуществлённый символ, коммуникация человека и Бога (открытость личности Бога в энергии или осуществление символа).Ближе всего к абсолютному мифу (или коммуникации человека и Бога) - православие, но эта коммуникация искажена, поскольку пока не развёрнуто имяславие. Искажение может быть снято в реальной речи реального субъекта при структурировании чистого опыта диалектико-феноменологическим методом. Феноменология здесь - простое описание (отнюдь не в смысле гуссерлевской философии), а диалектика - магия общения с Богом, коммуникация, но не только логичное построение.
Общее поле проблемы
Лосев начинает свою работу над осмыслением мифа на рубеже перехода русскоязычной философии под власть идеологии - и соответственно этому разрешает возникающие вопросы. Нелегко разбираться в его системе (которая и сама по себе непроста), ибо её перекрывает скрытая философия, а поверхность текста иногда несёт случайный, внесённый идеологической коррекцией характер. Но как бы то ни было, его проблематика не выходит за рамки очевидных на тот момент времени проблем: философия конца 19 - начала 20 века была поставлена перед серьёзной задачей. Денатурализация предметной области вследствие введения нескольких критических факторов - критики силлогистической логики и построения новых, предикаторных логик (чистой логики), а также критики психологических теорий, подменявших в то время теорию сознания, - привели к потере предмета философского исследования и обострили проблему "основного вопроса философии", скрывающего в своей основе неопределённость сознания как явления. Разрешение этой проблемы заключалось в переопределении понятия "явление" и разрешение на основании вновь данного определения проблем "сознательного", "до-сознательного" и "вне-сознательного".
Для многих философов начала века эта тенденция определила их стремление разобраться в проблеме мифа.Для русскоязычных философов эта проблема стала проблемой мистических откровений. Для Лосева эта проблема мифа стала проблемой всей его философской концепции, в которой слился интерес к мифу как форме сознания и к мифологии как форме коммуникации с Богом. Каким образом он определяется с методом работы в таком сложном проблемном поле? "Миф должен быть взят как миф, без сведения его на то, что не есть он сам. Только имея такое чистое определение и описание мифа, можно приступать к объяснению его с той или иной гетерогенной точки зрения". Что же такое миф?
До того, как мы попытаемся определить миф, у нас должна быть некоторая интуиция мифа, ибо наличие мифа предшествует логическим операциям с ним. Поэтому Лосев прежде всего даёт феноменологическое описание мифа через указание на то, чем миф не является, причём это отграничение иных форм сознания и творчества в процессе общения с мифом. Как никому другому, филологу-античнику Лосеву были доступны видения мифа изнутри самого мифа, причём подготовленные долгой и сложной работой с самими мифами (мифологическими текстами от античности до теории социализма). И можно даже сказать, что диалектика мифа - не столько описание интерпретации какой-либо личностностью Бога, сколько описание интерпретации Лосевым мифа-Бога и осуществление мифа в личности Лосева-философа.
Подвергая анализу некоторые положения науки и философии, в которых миф был зафиксирован как "иное самому себе", Лосев приходит к выводу о наличии шести тезисов, поочерёдно феноменологически детализирующих понятие мифа:
"...1. Миф не есть выдумка или фикция, не есть фантастический вымысел, но - логически, т.е. прежде всего диалектически, необходимая категория сознания и бытия вообще.
2. Миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность.
3. Миф не есть научное, и в частности, примитивно-научное, построение, но - живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вненаучную, чисто мифическую же истинность, достоверность, принципиальную закономерность и структуру.
4. Миф не есть метафизическое построение, но - реально, вещественно и чувственно творимая действительность, являющаяся в то же время отрешённой от обычного хода явлений, и, стало быть, содержащая в себе разную степень иерархийности, разную степень отрешённости.
5. Миф не есть ни схема, ни аллегория, но символ; и, уже будучи символом, он может содержать в себе схематические, аллегорические и жизненно-символические слои.
6. Миф не есть поэтическое произведение, но - отрешённость его есть возведение изолированных и абстрактных вещей в интуитивно-инстинктивную и примитивно-биологически взаимоотносящуюся с человеческим субъектом сферу, где они объединяются в одно неразрывное, органически сросшееся единство".
Деструкция диалектическим методом метафизически-натуралистического дуализма, ещё выраженного в простых негативных феноменологических описаниях мифа, приводит Лосева к более ясному и чёткому определению мифа. " ...Миф - такая диалектически необходимая категория сознания и бытия (1), которая дана как вещественно-жизненная реальность (2) субъект-объектного, структурно выполненного (в определённом образе) взаимообщения (3), где отрешённая от изолированно-абстрактной вещности жизнь (4) символически (5) претворена в до-рефлективно-инстинктивный, интуитивно понимаемый умно-энергийный лик (6)".Еще короче: миф есть интеллигентно данный символ жизни, необходимость которого диалектически очевидна. Ещё яснее: миф есть символически данная интеллигенция жизни. А символически осуществленная интеллигенция для Лосева есть личность, и, следовательно, миф есть личность, личностное бытие или образ бытия личностного, лик личности.
Но в каком смысле личность? Как определяется лик личности? Не как субстанциальное, но только как "энергийное самоутверждение личности", "...утверждение в её выявительных и выразительных функциях", "...образ, картина, смысловое явление личности".Миф как личность, или, правильнее, личность как миф есть, в привычных терминах, лишь личностное бытие, рождающееся и становящееся, то есть данное исторически. А данное исторически подразумевает - во времени. В каком же времени располагается мифологическое становление?Ответ очевиден - в мифологическом. И Лосев уделяет диалектике мифологического времени, детально разработанной ещё в "Античном космосе", особое внимание. Время, по Лосеву, есть нечто не временное, то есть вечное: парадокс времени в том, что оно не имеет конца, то есть бесконечно, следовательно - вечно. Однако вечность сама по себе дана сразу, время же текуче. В этом смысле "время есть алогическое становление вечности", "где безграничное становление и вечное самоприсутствие есть одно и то же" Время в этом смысле неоднородно. Разные временные пространства могут иметь разные скорости течения времени. И миф имеет, таким образом, разную скорость становления в различных личностных осуществлениях. И это же приводит к возникновению и становлению различных мифологических систем. "Одна и та же вещь, одна и та же личность может быть, следовательно, представлена и изображена бесконечно разными формами, смотря по тому, в каком плане пространственно-временного бытия мы её мыслим". 2 Миф является в такой системе личностным бытием, данным исторически, но не есть историческое событие как таковое. История имеет три очевидных слоя осмысления (причём понятых именно с точки зрения личностного бытия) - природно-вещественный, являющийся собранием фактов; слой фактов понимаемых, то есть фактов сознания, дающих фактический материал становлению сознания, и слой исторического самосознания. История есть сама для себя и объект, и субъект, предмет своего собственного сознания. "История есть самосознание, становящееся, т.е. нарождающееся, зреющее и умирающее самосознание". История - творчество сознательно-выразительных фактов, "но что такое творчески данное и активно выраженное самосознание? Это есть слово".Итак, миф всегда есть слово, "миф есть в словах данная личностная история". В такой концепции мифа (следовательно - мира) неповторимым образом смешались и синтезировались, на первый взгляд, противоположные, противоречивые и несводимые одно к другому учения, осмысление которых приводит исследователей к различным выведениям "главной лосевской формулы". Однако учение Лосева - не есть сумма феноменологии и диалектики, дающая символизм; и не сложение имяславия, софиологии и символизма, дающее исихазм, но исихазм, реализованный методом феноменологической диалектики. Эта необычная путаница приводит Лосева к синтезированию в одной категории понятий личности, истории, слова, ...и эта категория - "чудо". Диалектика мифа как чуда - вот чистое описание явления мифа самого по себе, рассмотренное с точки зрения самого мифа, где чудо - совпадение случайно протекающей эмпирической истории личности с её идеальным заданием. "Миф есть чудо" - вот та формула, которая охватывает все рассмотренные антиномии и антитезы.О каком идеальном задании идёт речь? Что это за целесообразность? Лосев выделяет четыре типа целесообразности: 1) логическую, в результате которой получается организм; 2) практическую или волевую, в результате которой получается техническое совершенство (например - мораль); 3) эстетическую, в результате которой получается художественное произведение; 4) и мифическую или личностную, в результате которой получается чудо. Мифическая целесообразность - мыслимость вещи по соотношению к её идеально-личностному бытию, а такая мыслимость применима решительно к любой вещи. "Весь мир и все его составные моменты, и всё живое и неживое, одинаково суть миф и одинаково суть чудо".Окончательная диалектическая формула мифа такова: "Миф есть в словах данная чудесная личностная история. Это и есть всё, что я могу сказать о мифе".О логическом завершении "Диалектики мифа"
Несмотря на то, что Лосев, по его собственному признанию, исчерпывает все стороны вопроса о мифическом сознании, диалектика мифа не заканчивается. Полученная в результате работы категория мифа как синтеза четырёх понятий (личности, истории, чуда и слова) является недостаточно ясной для обыденного понимания мифа (а ведь задача Лосева и заключалась именно в том, чтобы раскрыть миф изнутри самого мифа, то есть привести понятие мифа к осмысленности в обыденных рамках). Взяв первую и последнюю категории, обозначающие миф, а именно - слово и личность, Лосев указывает на то, что миф есть не что иное, как слово о личности, слово личности и слово, выражающее и проявляющее личность. А что такое слово, которое оригинально, неповторимо и не относимо ни к какой другой вещности, как не имя? Имя и есть то, что выражено в личности, выявляет личность и чем личность является другому. Итак, миф есть имя.Присоединением двух оставшихся категорий мы добиваемся указания на историю и чудо. Что такое имя, как не чудо, поскольку оно неповторимо? И мы назовём его магическим именем, чудесным именем. А история - указание на последовательность развития, разворачивание имени. Определение мифа, таким образом, получает свою последнюю форму: миф есть развёрнутое магическое имя. "Это - окончательное и последнее ядро мифа, и дальше должны уже умолкнуть всякие другие преобразования и упрощения". Итак, миф, понятый изнутри мифа, и есть окончательной и неделимой смысловой точкой самого мифа. Миф есть не что иное, как сам миф, раскрытый в самом себе.То, что поучилось в итоге долгой работы, есть понятие мифа. И все последующие исследования не могут лежать в плоскости исследования мифа в самом себе и для самого себя. В се последующие исследования - исследования мифа для иного. И здесь Лосев переходит к проблеме исследования мифа как некоторой абсолютной реальности, которая в применении к иному и даёт реальный миф, с его строгой классификацией, под которую попадают сначала основные типы мифов, а затем и конкретные, отдельные мифы. Мифологию, которая существует как единственно возможная картина мира, Лосев называет абсолютной мифологией. Мифологию, которая не понимает саму себя (то есть не совершившую той процедуры, которую Лосев и создаёт в своей работе, называя её пропедевтикой мифа) - относительной мифологией.
Позиции Лосева:
1) считает миф одним из элементов культуры
2) миф не субъект – а само бытие, т.о. миф – есть объективная природа.
3) существует 2 типа мифологии (абсолют, относит.)
Предисловие
ВСТУПЛЕНИЕ
I. МИФ НЕ ЕСТЬ ВЫДУМКА ИЛИ ФИКЦИЯ, НЕ ЕСТЬ ФАНТАСТИЧЕСКИЙ ВЫМЫСЕЛ
II. МИФ НЕ ЕСТЬ БЫТИЕ ИДЕАЛЬНОЕ
III. МИФ НЕ ЕСТЬ НАУЧНОЕ И, В ЧАСТНОСТИ, ПРИМИТИВНО-НАУЧНОЕ ПОСТРОЕНИЕ
1. Определенная мифология и определенная наука могут частично совпадать, но принципиально они никогда не тождественны
2. Наука не рождается из мифа, но наука всегда мифологична
3. Наука никогда не может разрушить мифа
4. Миф не базируется на научном опыте
5. Чистой науке, в противоположность мифологии, не нужна ни абсолютная данность объекта,
ни абсолютная данность субъекта,
ни завершенная истинность
6. Существует особая мифологическая истинность
IV. МИФ НЕ ЕСТЬ МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ ПОСТРОЕНИЕ
1. Метафизичности мешает посюсторонность и чувственность мифа
2. Метафизика – научна или наукообразна, мифология же – предмет непосредственного восприятия
3. Эта особенность мифологии универсальна (включая христианство)
4. Мифическая отрешенность и иерархийность
V. МИФ НЕ ЕСТЬ НИ СХЕМА, НИ АЛЛЕГОРИЯ
1. Понятие выразительной формы
2. Диалектика схемы, аллегории и символа
3. Разные слои символа
4. Примеры символической мифологии:
VI. МИФ НЕ ЕСТЬ ПОЭТИЧЕСКОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ
1. Сходство мифологии с поэзией в области выразительных форм
2. Сходство в области интеллигенции
3. Сходство с точки зрения непосредственности
4. Сходство в отрешенности
5. Глубочайшее расхождение в характере отрешенности
6. Поэзия и мифология
7. Сущность мифического отрешения
8. Принцип мифической отрешенности:
VII. МИФ ЕСТЬ ЛИЧНОСТНАЯ ФОРМА
1. Резюме предыдущего
2. Основная диалектика понятия личности
3. Всякая живая личность есть так или иначе миф
4. Мифологически-личностная символика
5. Очерк диалектики мифического времени
6. Сновидения
7. Выход к новому углублению понятия мифа
VIII. МИФ НЕ ЕСТЬ СПЕЦИАЛЬНО РЕЛИГИОЗНОЕ СОЗДАНИЕ
1. Наиболее общее сходство и различие мифологии и религии
2. Энергийность и субстанциальность религии
3. Лик и личность в мифологии; примеры из типов живописного пространства
4. Религия не может не порождать из себя мифа
IX. МИФ НЕ ЕСТЬ ДОГМАТ
1. Миф – историчен, догмат – абсолютен
2. Мифический историзм
3. Фиксация понятий религии, мифологии и догматического богословия
4. Мифология и догматика веры и знания
5. К мифологии материализма:
6. Буржуазная мифология материализма
7. Типы материализма
8. Мифология и догматика в учениях о
9. Заключение
X. МИФ НЕ ЕСТЬ ИСТОРИЧЕСКОЕ СОБЫТИЕ КАК ТАКОВОЕ
1. Природно-вещественный слой истории
2. Слой сознания и понимания
3. Слой самосознания, или слова
XI. МИФ ЕСТЬ ЧУДО
1. Вступление
2. Что не есть чудо?:
3. Другие теории чуда
4. Основная диалектика чуда:
5. Целесообразность в чуде в сравнении с другими типами целесообразности
6. Оригинальность и специфичность мифической целесообразности:
7. Реальное бытие есть разная степень мифичности и чудесности:
XII. ОБОЗРЕНИЕ ВСЕХ ДИАЛЕКТИЧЕСКИХ МОМЕНТОВ МИФА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПОНЯТИЯ ЧУДА
1. Диалектическая необходимость
2. Не-идеальность
3. Вне-научность и специфическая истинность
4. Не-метафизичность
5. Символизм
6. Отрешенность
7. Миф и религия
8. Сущность мифического историзма
XIII. ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ФОРМУЛА
1. Что мы имели до введения понятия чуда?
2. Диалектическая формула мифа
XIV. ПЕРЕХОД К РЕАЛЬНОЙ МИФОЛОГИИ И ИДЕЯ АБСОЛЮТНОЙ МИФОЛОГИИ
Вступление
1. Диалектика есть мифология, и мифология есть диалектика
2. Обзор синтезов абсолютной мифологии
3. Продолжение
4. Сводка
5. Несколько примеров на цельные мифы из абсолютной мифологии
Введение 3
1. Общие проблемы мифа в философии Лосева 5
2. Философский метод Лосева 7
3. "Диалектика мифа" - ядро лосевской мифологии 9
4. О логическом завершении "Диалектики мифа" 14
5. О прилегающих к "Диалектике мифа" работ 17
Заключение 21
Список литературы 22
ВВЕДЕНИЕ
А. Ф. Лосев (23.09.1893 24.05.1988) родился в Новочеркасске (столице Области Всевеликого Войска Донского) в скромной семье Ф. П. Лосева, учи-теля математики, страстного любителя музыки, скрипача-виртуоза, и Н. А. Лосевой, дочери настоятеля храма Михаила Архангела, протоиерея о. Алек-сея Полякова. Однако отец оставил семью, когда сыну было всего три меся-ца, и воспитанием мальчика занималась мать. От отца А. Ф. унаследовал страсть к музыке и, как он сам признавался, «разгул и размах идей», «вечное искательство и наслаждение свободой мысли». От матери строгое правосла-вие и нравственные устои жизни. Мать и сын жили в собственном доме, ко-торый в 1911 г., когда Алексей кончил с золотой медалью классическую гим-назию, пришлось продать нужны были деньги для обучения в Московском Императорском Университете (доходов со сдаваемого матерью в аренду ка-зачьего наследственного надела не хватало).
Алексей Лосев в 1915 г. окончил Университет по двум отделениям ис-торико-филологического факультета философии и классической филологии, получил он и профессиональное музыкальное образование (школа итальян-ского скрипача Ф. Стаджи) и серьезную подготовку в области психологии.
Со студенческих лет он член Психологического Института, который основал и которым руководил профессор Г. И. Челпанов. Обоих, учителя и ученика, связывало глубокое взаимопонимание. Г. И. Челпанов рекомендо-вал студента Лосева в члены Религиозно -философского общества памяти Вл. Соловьева, где молодой человек лично общался с Вяч. Ивановым, С. Н. Бул-гаковым, И. А. Ильиным, С. Л. Франком, Е- Н. Трубецким, о. П. Флоренским. Оставленный при Университете для подготовки к профессорскому званию, Алексей Лосев одновременно преподавал в московских гимназиях древние языки и русскую литературу, а в трудные революционные годы ездил читать лекции в только что открытый Нижегородский Университет, где и был из-бран по конкурсу профессором (1919), в 1923 г. Лосева утвердил в звании профессора уже в Москве Государственный Ученый Совет.
В 1919 г. на немецком языке вышла в Швейцарии в сборнике «Russland» важная статья Лосева Russische Pholosophie. В 1918 г. молодой Лосев совместно с С. Н. Булгаковым и Вяч. Ивановым готовил по договорен-ности с издателем М. В. Сабашниковым серию книг. Называлась эта серия под ред. А. Ф. Лосева «Духовная Русь». В ней, кроме вышеназванных, участ-вовали Е. Н. Трубецкой, С. Н. Дурылин, Г. И. Чулков, С. А. Сидоров. Однако издание это не увидело света, что и неудивительно для революционных лет.
Однако в эти же годы началась подготовка т. н. «восьмикнижия», ко-торое А. Ф. Лосев опубликовал с 1927 по 1930 гг. Это были «Античный кос-мос и современная наука» (1927), «Философия имени» (1927), «Диалектика художественной формы» (1927), «Музыка как предмет логики» (1927), «Диа-лектика числа у Плотина» (1928), «Критика платонизма у Аристотеля» (1929), «Очерки античного символизма и мифологии» (1930), «Диалектика мифа» (1930).
1. ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ МИФА В ФИЛОСОФИИ ЛОСЕВА
Философии Лосева присущ, прежде всего, момент преодоления пан-теизма в монизме. Это синтезирование через принцип символа и переопреде-ление двух пределов - первосущности и чистого опыта.
Первосущность сама по себе (бытие в себе или имманентная жизнь Троицы) допускает ещё два момента - существования в себе и для иного (со-фийность, фактичность, субстанциальность) и существование для иного и для себя (энергийность). Лосевское определение энергии отлично от антич-ного неоплатонизма тем, что в неоплатонизме энергия - реальна, в христиан-стве (следовательно, и у Лосева) - это не что иное, как принцип различения. Энергия для богослова Лосева - сфера предвечного, где иное включается в принцип личности в собственном смысле (для себя). Три онтологических момента - первосущность, софийность и прасимвол - три кита онтологии Ло-сева - бытие в себе (само по себе), бытие в себе и для иного (включённость в структуру опыта) и бытие для иного и для себя (символ как энергийность, способная быть усвоенной миром). В некотором смысле эта концепция - не-оплатонизм с его моментами единства, генезиса и становления.
Всякая вещь имеет свой собственный эйдос (единичность подвижного покоя самотождественного различия), выявляемый в чистом структуриро-ванном опыте-акте.
Символ (символично то, что различно) - совпадает структурой со структурой первосущности (бытием самим по себе), но выражается энергий-но (личностно).
Миф - развёрнутый осуществлённый символ, коммуникация человека и Бога (открытость личности Бога в энергии или осуществление символа).
Ближе всего к абсолютному мифу (или коммуникации человека и Бо-га) - православие, но эта коммуникация искажена, поскольку пока не развёр-нуто имяславие. Искажение может быть снято в реальной речи реального субъекта при структурировании чистого опыта диалектико-феноменологическим методом. Феноменология здесь - простое описание (от-нюдь не в смысле гуссерлевской философии), а диалектика - магия общения с Богом, коммуникация, но не только логичное построение.
Лосев начинает свою работу над осмыслением мифа на рубеже пере-хода русскоязычной философии под власть идеологии - и соответственно этому разрешает возникающие вопросы. Нелегко разбираться в его системе (которая и сама по себе непроста), ибо её перекрывает скрытая философия, а поверхность текста иногда несёт случайный, внесённый идеологической кор-рекцией характер.
Но как бы то ни было, его проблематика не выходит за рамки очевид-ных на тот момент времени проблем: философия конца 19 - начала 20 века была поставлена перед серьёзной задачей. Денатурализация предметной об-ласти вследствие введения нескольких критических факторов - критики сил-логистической логики и построения новых, предикаторных логик (чистой ло-гики), а также критики психологических теорий, подменявших в то время теорию сознания, - привели к потере предмета философского исследования и обострили проблему "основного вопроса философии", скрывающего в своей основе неопределённость сознания как явления. Разрешение этой проблемы заключалось в переопределении понятия "явление" и разрешение на основа-нии вновь данного определения проблем "сознательного", "до-сознательного" и "вне-сознательного".
Для многих философов начала века эта тенденция определила их стремление разобраться в проблеме мифа.
Для русскоязычных философов эта проблема стала проблемой мисти-ческих откровений.
Для Лосева эта проблема стала проблемой всей его философской кон-цепции, в которой слился интерес к мифу как форме сознания и к мифологии как форме коммуникации с Богом. Каким образом он определяется с методом работы в таком сложном проблемном поле?
2. ФИЛОСОФСКИЙ МЕТОД ЛОСЕВА
В 1927 году выходит одна из первых из знаменитого "восьмикнижия" Лосева работа - "Философия имени" . В предисловии к книге Лосев указыва-ет на своё понимание феноменологической концепции Гуссерля и учения Кассирера о символических формах, принимая их как удачный отход от на-турализма с совмещением со строгой разработанностью категорий, на кото-рые претендовала метафизика. Однако он отрицает свою направленность на объяснение следованием этим учениям. В открытой форме он признает диа-лектический метод - методом своего исследования, а феноменологию рас-сматривает в своей работе как чистый платонизм, в то же время обвиняя рус-скую мысль того времени в причастности допотопному психологизму и сен-суализму, незнанию современных логики, психологии, феноменологии. Эта двойственная позиция выражена вследствие специфических переопределе-ний диалектики и феноменологии, которые как метод Лосев использует при написании своих философских работ.
В "Философии имени" задана плоскость осмысления явления (причём явления мира) - рассмотреть мир как имя диалектическим методом. И в этом утверждении нас должно интересовать и "имя" и диалектический метод. Имя потому, что мышление не существует без слов, без слов и имени нет вообще мышления, а анализ слова (имени) - руководящий метод для разграничения феноменологии, логики, онтологии и гносеологии. Проанализировать имя - такую задачу поставил перед собой Лосев для дескрипции явления диалекти-ческим методом. Но о какой диалектике идёт речь?
Диалектика - не формальная логика, поскольку лежит вне законов то-ждества и противоречия, но такая система, которая закономерно и необходи-мо выводит антиномии и синтетические сопряжения всех антиномических конструкций смысла, следовательно - логика только противоречий. Диалек-тика - не метафизика, поскольку вместо постулирования даёт логические конструкции, таким образом вычищая метафизику. Диалектика - не феноме-нология, поскольку это не только описание раздельно данных компонентов смысла, но объяснение смысла в его смысле, структурной взаимосвязанности и самопорождаемости, от одной категории к другой.
И Лосев действительно проводит анализ имени, следуя им же наме-ченным методологическим установкам. Новое откровение - в его работе - диалектико-феноменологический метод, или феноменологическая диалекти-ка.
Сама по себе эта диалектика - непосредственное знание (поскольку не опосредовано). "Диалектика есть подлинный и единственно возможный фи-лософский реализм" , (поскольку нет никаких "вещей в себе", никакого ду-ха). В то же время диалектика абстрактна (вместо живой непосредственной данности
Алексей Лосев "Диалектика мифа" (краткое изложение)
"Разумеется, мифология есть выдумка, если применить к ней точку зрения науки, да и то не всякой, но лишь той, которая характерна для узкого круга ученых новоевропейской историй последних двух-трех столетий. С какой-то произвольно взятой, совершенно условной точки зрения миф действительно есть вымысел. Однако мы условились рассматривать миф не с точки зрения какого-нибудь научного, религиозного, художественного, общественного и пр. мировоззрения, но исключительно лишь с точки зрения самого же мифа, глазами самого мифа, мифическими глазами. Этот вот мифический взгляд на миф нас тут и интересует. А с точки зрения самого мифического сознания ни в каком случае нельзя сказать, что миф есть фикция и игра фантазии. Когда грек не в эпоху скептицизма и упадка религии, а в эпоху расцвета религии и мифа говорил о своих многочисленных Зевсах или Аполлонах; когда некоторые племена имеют обычай надевать на себя ожерелье из зубов крокодила для избежания опасности утонуть при переплытии больших рек; когда религиозный фанатизм доходит до самоистязания и даже до самосожжения; - то весьма невежественно было бы утверждать, что действующие тут мифические возбудители есть не больше, как только выдумка, чистый вымысел для данных мифических субъектов. Нужно быть до последней степени близоруким в науке, даже просто слепым, чтобы не заметить, что миф есть (для мифического сознания, конечно) наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но - наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это - совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола[…]
Он - не выдумка, а содержит в себе строжайшую и определеннейшую структуру и есть логически, т.е. прежде всего диалектически необходимая категория сознания и бытия вообще[…]
Есть ли миф такое отвлеченно-идеальное бытие? Конечно, не есть ни в каком смысле. Миф не есть произведение или предмет чистой мысли. Чистая, абстрактная мысль меньше всего участвует в создании мифа. Уже Вундт хорошо показал, что в основе мифа лежит аффективный корень, так как он всегда есть выражение тех или других жизненных и насущных потребностей и стремлений. Чтобы создать миф, меньше всего надо употреблять интеллектуальные усилия. И опять-таки мы говорим не о теории мифа, а о самом мифе как таковом. С точки зрения той или иной теории можно говорить о мыслительной работе субъекта, создающего миф, об отношении ее к другим психическим факторам мифообразования, даже о превалировании ее над другими факторами и т.д. Но, рассуждая имманентно, мифическое сознание есть меньше всего интеллектуальное и мыслительно-идеальное сознание. У Гомера (Od. XI, 145 слл.) изображается, как Одиссей спускается в Аид и оживляет на короткий срок обитающие там души кровью. Известен обычай побратимства через смешение крови из уколотых пальцев или обычаи окропления кровью новорожденного младенца, а также употребление крови убитого вождя и пр. Спросим себя: неужели какое-то мыслительно-идеальное построение понятия крови заставляет этих представителей мифического сознания относиться к крови именно так? И неужели миф о действии крови есть только абстрактное построение того или другого понятия? Мы должны согласиться, что здесь ровно столько же мысли, сколько и в отношении, например, к красному цвету, который, как известно, способен приводить в бешенство многих животных. Когда какие-нибудь дикари раскрашивают покойника или намазывают свои лица перед битвой красной краской, то ясно, что не отвлеченная мысль о красном цвете действует здесь, но какое-то иное, гораздо более интенсивное, почти аффективное сознание, граничащее с магическими формами. Было бы совершенно ненаучно, если бы мы стали мифический образ Горгоны, с оскаленными зубами и дико выпученными глазами, - это воплощение самого ужаса и дикой, ослепительно-жестокой, холодно-мрачной одержимости - толковать как результат абстрактной работы мыслителей, вздумавших производить разделение идеального и реального, отбросить все реальное и сосредоточиться на анализе логических деталей бытия идеального. Несмотря на всю вздорность и полную фантастичность такого построения, оно постоянно имеет место в разных "научных" изложениях… Миф - не идеальное понятие, и также не идея и не понятие. Это есть сама жизнь. Для мифического субъекта это есть подлинная жизнь, со всеми ее надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием, со всей ее реальной повседневностью и чисто личной заинтересованностью. Миф не есть бытие идеальное, но - жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная действительность[…]
Миф всегда чрезвычайно практичен, насущен, всегда эмоционален, аффективен, жизненен… Миф насыщен эмоциями и реальными жизненными переживаниями; он, например, олицетворяет, обоготворяет, чтит или ненавидит, злобствует... Миф всегда синтетически-жизненен и состоит из живых личностей, судьба которых освещена эмоционально и интимно ощутительно… Мифическое сознание совершенно непосредственно и наивно, общепонятно[…]
Я категорически протестую против второго лженаучного предрассудка, заставляющего утверждать, что мифология предшествует науке, что наука появляется из мифа, что некоторым историческим эпохам, в особенности современной нам, совершенно не свойственно мифическое сознание, что наука побеждает миф[…]
Если брать реальную науку, т.е. науку, реально творимую живыми людьми в определенную историческую эпоху, то такая наука решительно всегда не только сопровождается мифологией, но и реально питается ею, почерпая из нее свои исходные интуиции[…]
Декарт - основатель новоевропейского рационализма и механизма, а стало быть, и позитивизма. Не жалкая салонная болтовня материалистов XVIII века, а, конечно, Декарт есть подлинный основатель философского позитивизма. И вот оказывается, что под этим позитивизмом лежит своя определенная мифология. Декарт начинает свою философию с всеобщего сомнения. Даже относительно Бога он сомневается, не является ли и Он также обманщиком. И где же он находит опору для своей философии, свое уже несомненное основание? Он находит его в "я", в субъекте, в мышлении, в сознании, в "ego", в "cogito". Почему это так? Почему вещи менее реальны? Почему менее реален Бог, о котором Декарт сам говорит, что это яснейшая и очевиднейшая, простейшая идея? Почему не что-нибудь еще иное? Только потому, что таково его собственное бессознательное вероучение, такова его собственная мифология, такова вообще индивидуалистическая и субъективистическая мифология, лежащая в основе новоевропейской культуры и философии. Декарт - мифолог, несмотря на весь свой рационализм, механизм и позитивизм. Больше того, эти последние его черты только и объяснимы его мифологией; они только и питаются ею[…]
Итак: наука не рождается из мифа, но наука не существует без мифа, наука всегда мифологична[…]
Наука как таковая ни с какой стороны не может разрушить мифа. Она лишь его осознает и снимает с него некий рассудочный, например, логический или числовой, план[…]
Никак не хотят понять, что миф надо трактовать мифически же, что мифическое содержание мифа само по себе достаточно глубоко и тонко, достаточно богато и интересно и что оно имеет значение само по себе, не нуждаясь ни в каких толкованиях и научно-исторических разгадываниях. Кроме того, Апокалипсис есть "откровение". Какое же это будет откровение, если вместо буквального понимания всех этих поразительных апокалиптических образов мы предоставим право каждому подставлять под любой образ любую историческую эпоху или событие?[…]
Наука не заинтересована в реальности своего объекта; и "закон природы" ничего не говорит ни о реальности его самого, ни тем более о реальности вещей и явлений, подчиняющихся этому "закону". Нечего и говорить, что миф в этом отношении совершенно противоположен научной формуле. Миф начисто и всецело реален и объективен; и даже в нем никогда не может быть поставлено и вопроса о том, реальны или нет соответствующие мифические явления. Мифическое сознание оперирует только с реальными объектами, с максимально конкретными и сущими явлениями. Правда, в мифической предметности можно констатировать наличие разных степеней реальности, но это не имеет ничего общего с отсутствием всякого момента реальности в чистой научной формуле. В мифическом мире мы находим, например, явления оборотничества, факты, связанные с действием Шапки-Невидимки, смерти и воскресения людей и богов и т.д. и т.д. Все это - факты разной напряженности бытия, факты различных степеней реальности. Но тут именно не внебытийственность, а судьба самой бытийственности, игра разных степеней реальности самого бытия. Ничего подобного нет в науке. Даже если она и начинает говорить о разных напряжениях пространства (как, например, в современной теории относительности), то все же ее интересует не самое это напряжение и не самое бытие, но теория этого бытия, формулы и законы такого неоднородного пространства. Миф же есть само бытие, сама реальность, сама конкретность бытия[…]
Миф никогда не есть только гипотеза, только простая возможность истины… Миф всегда имеет упор в факты, существующие как именно факты. Их бытие - абсолютное бытие…В мифе есть своя мифическая истинность, мифическая достоверность. Миф различает или может различать истинное от кажущегося и представляемое от действительного. Но все это происходит не научным, но чисто мифическим же путем[…]
Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вне-научную, чисто мифическую же истинность, достоверность и принципиальную закономерность и структуру[…]
Сопоставляя мифологию с наукой и метафизикой, мы говорим, что если те - исключительно логически-отвлеченны, то мифология, во всяком случае, противоположна им, что она чувственна, наглядна, непосредственно-жизненна и ощутима. Но значит ли это, что чувственное уже по одному тому, что оно чувственное, есть миф, и значит ли это, что в мифе нет ровно никакой отрешенности, ровно никакой хотя бы иерархийности? Не нужно долго всматриваться в природу мифического сознания, чтобы заметить, что в нем есть и его природе существенно свойственна некая отрешенность и некая иерархийность. Как бы реально Хома Брут не ездил на ведьме, а она на нем, - все же тут есть нечто отличное от того, когда люди ездят просто на лошади или лошадь переправляют через реку на пароме. И всякий скажет, что хотя миф и чувственен и ощутим, осязаем, видим, - все же тут есть нечто необходимое, как-то отрешенное от обыкновенной действительности и как-то, пожалуй, нечто высшее и глубокое в иерархийном ряду бытия. Что это за отрешенность - мы пока не знаем… В мифологии налична какая-то необычность, новизна, небывалость, отрешенность от эмпирического протекания явлений. Это, вероятно, и заставляло многих отождествлять мифологию с метафизикой, для чего, как мы теперь убедились, нет совершенно никаких оснований. Есть только то весьма отдаленное сходство, что миф содержит в себе момент сверх-чувственный, который является как нечто странное и неожиданное. Но от этого далеко до какого-нибудь метафизического учения. Миф не есть метафизическое построение, но есть реально, вещественно и чувственно творимая действительность, являющаяся в то же время отрешенной от обычного хода явлений и, стало быть, содержащая в себе разную степень иерархийности, разную степень отрешенности[…]
Миф ни в коем случае не есть схема. Если бы это было так, то в мифе его сверхчувственное, идеальное превратилось бы в отвлеченную идею, а чувственное содержание его осталось бы несущественным и ничего не прибавляющим нового к отвлеченной идее. Миф всегда говорит не о механизмах, но об организмах и даже больше того, о личностях, о живых существах. Его персонажи суть не отвлеченные идеи и методы построения и осмысления чувственности, но сама эта чувственность, дышащая жизненной теплотой и энергией. Тут важно именно "внешнее", "конкретное", "чувственное", "частное", "реальное", "образное"[…]
В мифе же - непосредственная видимость и есть то, что она обозначает: гнев Ахилла и есть гнев Ахилла, больше ничего; Нарцисс - подлинно реальный юноша Нарцисс, сначала действительно, доподлинно любимый нимфами, а потом действительно умерший от любви к своему собственному изображению в воде[…]
Миф не есть ни схема, ни аллегория, но символ. Нужно, однако, сказать, что символический слой в мифе может быть очень сложным… Одна и та же выразительная форма, смотря по способу соотношения с другими смысловыми выразительными или вещественными формами, может быть и символом, и схемой, и аллегорией одновременно… Так, лев пусть аллегория гордой силы и величия, а лисица - аллегория хитрости. Но ничто не мешает, чтобы аллегорические львы и лисицы были выполнены со всей символической непосредственностью и наглядностью; этого достигают иногда даже неизменно моралистически настроенные баснописцы… Поэтому миф, рассматриваемый с точки зрения своей символической природы, может оказаться сразу и символом и аллегорией. Мало того. Он может оказаться двойным символом. Апокалиптическая "жена, облеченная в солнце", есть, конечно, прежде всего, символ первой степени, ибо для автора этого мифа это есть живая и непосредственная реальность и понимать ее надо совершенно буквально. Но, во-вторых, это есть символ второй степени, потому что, кроме непосредственного образного значения, этот символ указывает на другое значение, которое есть тоже символ. Так, если это есть церковь, то поскольку эта последняя есть опять-таки нечто несомненно символичное, то в данном образе мы находим по крайней мере два символических слоя. Эти два (или больше) символических слоя могут быть связаны между собою опять-таки символически; могут быть они также связаны и аллегорически и схематически. Это - уже вопрос анализа каждого данного мифа[…]
Определенную мифологию имеет солнечный свет. Определенная мифология принадлежит голубому небосводу. Зеленый цвет деревьев, синий цвет далеких гор, лиловатый и красноватый цвет зимних сумерек, - все это я мог бы изобразить здесь в подробном и наглядном виде. Однако увлекаться этим не стоит в очерке, преследующем одни лишь принципиальные цели. Можно разве указать на мифологию электрического света, так как поэты, спокон веков воспевавшие цвета и цветные предметы в природе, покамест еще недостаточно глубоко отнеслись к этому механически изготовляемому свету. А между тем в нем есть интересное мифологическое содержание, не замечаемое толпой лишь по отсутствию вкуса и интереса к живой действительности. Свет электрических лампочек есть мертвый, механический свет. Он не гипнотизирует, а только притупляет, огрубляет чувства. В нем есть ограниченность и пустота американизма, машинное и матерое производство жизни и тепла. Его создала торгашеская душа новоевропейского дельца, у которого бедны и нетонки чувства, тяжелы и оземлянены мысли. В нем есть какой-то пафос количества наперекор незаменимой и ни на что не сводимой стихии качества, какая-то принципиальная серединность, умеренность, скованность, отсутствие порывов, душевная одеревенелость и неблагоуханность[…]
Мифическая отрешенность есть отрешенность от смысла и идеи повседневных фактов, но не от их фактичности. Миф фактичен ровно так, как и все реальные вещи; и если есть какая-нибудь разница между мифической реальностью и фактической, вещественной реальностью, то вовсе не в том, что первая - слабее, менее интенсивна и массивна, более фантастична и бесплотна, но скорее именно в том, что она - сильнее, часто несравненно более интенсивна и массивна, более реалистична и телесна. Стало быть, единственная форма мифической отрешенности - это отрешенность от смысла вещей. Вещи в мифе, оставаясь теми же, приобретают совершенно особый смысл, подчиняются совершенно особой идее, которая делает их отрешенной. Ковер - обыкновенная вещь повседневной жизни.
Ковер-самолет - мифический образ. Какая разница между ними? Вовсе не в факте, ибо по факту своему ковер как был ковром, так им и остался. Разница в том, что он получил совершенно другое значение, другую идею; на него стали смотреть совершенно иными глазами[…]
Мы имеем следующие тезисы, характеризующие существо мифа путем отграничения от частично совпадающих с ним форм сознания и творчества:
1. Миф не есть выдумка или фикция, не есть фантастический вымысел, но - логически, т.е., прежде всего, диалектически необходимая категория сознания и бытия вообще.
2. Миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность.
3. Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но - живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вненаучную, чисто мифическую же истинность, достоверность, принципиальную закономерность и структуру.
4. Миф не есть метафизическое построение, но - реально, вещественно и чувственно творимая действительность, являющаяся в то же время отрешенной от обычного хода явлений и, стало быть, содержащая в себе разную степень иерархийности, разную степень отрешенности.
5. Миф не есть ни схема, ни аллегория, но символ; и, уже будучи символом, он может содержать в себе схематические, аллегорические и жизненно-символические слои.
6. Миф не есть поэтическое произведение, но - отрешенность его есть возведение изолированных и абстрактно-выделенных вещей в интуитивно-инстинктивную и примитивно-биологически взаимо-относящуюся с человеческим субъектом сферу, где они объединяются в одно неразрывное, органически сросшееся единство.
7. Миф есть бытие личностное или, точнее, образ бытия личностного, личностная форма, лик личности… Личность есть самое существо мифа[...]
Религия и мифология - обе живут самоутверждением личности. В религии личность ищет утешения, оправдания, очищения и даже спасения. В мифе личность также старается проявиться, высказать себя, иметь какую-то свою историю. Эта общая личностная основа делает заметным и расхождение обеих сфер. Действительно, в религии мы находим какое-то особое, специфическое самоутверждение личности. Это какое-то принципиальное самоутверждение, утверждение себя в своей последней основе, в своих исконных бытийственных корнях. Мы не ошибемся, если скажем, что религия есть всегда то или иное самоутверждение личности в вечности[…]
Миф как таковой, чистая мифичность как таковая - отнюдь не должны быть во что бы то ни стало принципиально религиозными. Так, религия всегда живет вопросами (или, точнее, мифами) о грехопадении, искуплении, спасении, грехе, оправдании, очищении и т.д. Может ли миф существовать без этих проблем? Конечно, сколько угодно. Религия привносит в миф только некое специфическое содержание, которое и делает его религиозным мифом, но самая структура мифа совершенно не зависит от того, будет ли она наполнена религиозным или иным содержанием. В мифе личность вовсе не живет обязательно религиозным самоутверждением в вечности. В ней отсутствует самый нерв религиозной жизни - жажда спасения и искупления. Возможен и даже постоянно бывал миф, не содержащий в себе ровно никаких указаний не только на вечность, но даже и на грех, на искупление, на воздаяние за грехи или добродетели и т.д. В религии - всегда оценка временного плана с точки зрения вечной или, по крайней мере, будущей жизни. Тут - жажда прорваться сквозь плен греха и смерти к святости и бессмертию. В мифе же мы находим в этом отношении некоторое приближение к поэзии. Ему все равно, что изображать. Весь миф о Троянской войне есть несомненно миф, но он почти весь может быть изложен так, что в нем не окажется ни одного подлинно религиозного момента[…]
Итак, миф возможен без религии. Но возможна ли религия без мифа? Строго говоря, невозможна. Ведь под религией мы понимаем субстанциальное самоутверждение личности в вечном бытии. Конечно, такое самоутверждение может и не зацветать специальным мифом. Пост и всякое подвижничество есть религия, но тут могут и не работать специально энергийно-построяющие функции, могут не возникать картинные образы, отражающие подвижническую жизнь в мифе. Однако необходимо иметь в виду, что уже сама подвижническая жизнь есть жизнь мифическая. Религия может до некоторых пор не выявлять своего мифа. Но это делается не потому, что религия сама по себе не мифична или не предполагает мифа, но лишь чисто временно, до тех пор, пока она еще не выросла в самостоятельный и цельный организм. Религия есть вид мифа, а именно мифическая жизнь, и притом мифическая жизнь ради самоутверждения в вечности. Стало быть, миф не есть религия; миф охватывает и разные другие области; миф может быть в науке, в искусстве, в религии. Но религия не может быть без мифа[…]
Если идее противоположно становление и изменение, то абсолютизированной идее противоположна историзованная идея и догмату противоположна история. Религиозный догмат пытается утвердить исторические (как равно и не исторические) факты вне времени, вне протекания, хочет вырвать их из потока становления и противопоставить всему текучему. Миф же как раз текуч, подвижен; он именно трактует не об идеях, но о событиях, и притом чистых событиях, т.е. таких, которые именно нарождаются, развиваются и умирают, без перехода в вечность[…]
Итак, миф не есть историческое событие как таковое, но он всегда есть слово. А в слове историческое событие возведено до степени самосознания. Этой установкой мы отвечаем на вторую из предложенных выше апорий (относительно формы проявления личности в мифе). Личность берется в мифе исторически, а из ее истории берется вся словесная стихия. Это и есть разъяснение того, как личность проявляет себя в мифе[…]
Кратко: миф есть в словах данная личностная история[…]
Миф есть чудо. Чудо - вовсе не в том, что законы природы нарушены или что оно не объяснимо средствами науки. Явление, совершенно точно вытекающее из системы мирового механизма, может быть иной раз гораздо большим чудом, чем то, о котором неизвестно, какому механизму и каким законам природы оно следует[…]
Решительно все на свете может быть интерпретировано как самое настоящее чудо, если только данные вещи и события рассматривать с точки зрения изначального блаженно-личностного самоутверждения. Ведь во всяком событии такая связь легко может быть установлена. И мы часто волей-неволей устанавливаем ее, начиная относиться к самым обычным вещам вдруг с какой-то новой точки зрения, трактуя их как загадочные, таинственные и пр. Всякий переживал это странное чувство, когда вдруг становится странным, что люди ходят, едят, спят, родятся, умирают, ссорятся, любят и пp., когда вдруг все это оценивается с точки зрения какого-то другого, забытого и поруганного бытия, когда вся жизнь предстает вдруг как бесконечный символ, как сложнейший миф, как поразительное чудо. Чудесен сам механизм, мифически-чудесны самые "законы природы". Не нужно ничего специально странного и страшного, ничего особенно необычного, особенно сильного, могущественного, специально сказочного, чтобы осуществилось это мифическое сознание и была оценена чудесная сторона жизни. Достаточно самого простого, обыденного и слабого, незнающего и пр., чтобы уже осуществился миф и сотворилось чудо. Так гласит житие преп. Венедикта об узрении им вселенной в одном световом луче, в одной пылинке…Чудесность как таковая совершенно одинакова везде и что различен лишь ее объект. Весь мир и все его составные моменты, и все живое и все неживое, одинаково суть миф и одинаково суть чудо… Теперь мы можем сказать так: миф есть в словах данная чудесная личностная история".
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
Алексей Федорович ЛОСЕВ.
ДИАЛЕКТИКА МИФА
Предисловие
Настоящее небольшое исследование имеет своим предметом одну из самых темных областей человеческого сознания, которой раньше занимались главным образом богословы или этнографы. Те и другие достаточно оскандалились, чтобы теперь могла идти речь о вскрытии существа мифа богословскими или этнографическими методами. И не в том беда, что богословы-мистики и этнографы-эмпирики (большею частью богословы весьма плохие мистики, пытаясь заигрывать с наукой и мечтая стать полными позитивистами, а этнографы – увы! – часто очень плохие эмпирики, находясь в цепях той или другой произвольной и бессознательной метафизической теории). Беда в том, что мифологическая наука до сих пор не стала не только диалектической, но даже и просто описательно-феноменологической. От мистики все равно не отделаться, раз миф претендует говорить о мистической действительности, и, с другой стороны, без фактов невозможна никакая диалектика. Но если будут считать, что факты мистического и мифического сознания, которые я привожу в пример, суть исповедуемые мною самим факты или что учение о мифе только и состоит из наблюдения одних фактов, то лучше им не вникать в мой анализ мифа. Надо вырвать учение о мифе и из сферы ведения богословов, и из сферы ведения этнографов; и надо принудить стать сначала на точку зрения диалектики и феноменолого-диалектической чистки понятий, а потом уже предоставить делать с мифом что угодно. Позитивно анализируя миф, я не пошел вслед за многими, которые теперь позитивизм изучения религии и мифа видят в насильственном изгнании из того и другого всего таинственного и чудесного. Хотят вскрывать существо мифа, но для этого сначала препарируют его так, что в нем уже ничего не содержится ни сказочного, ни вообще чудесного. Это – или нечестно, или глупо. Что касается меня, то я вовсе не думаю, что мое исследование будет лучше, если я скажу, что миф не есть миф и религия не есть религия. Я беру миф так, как, он есть , т. е. хочу вскрыть и позитивно зафиксировать, что такое миф сам по себе и как он мыслит сам свою чудесную и сказочную природу. Но я прошу не навязывать мне несвойственных мне точек зрения и прошу брать от меня только то, что я даю, – т. е. только одну диалектику мифа.
Диалектика мифа невозможна без социологии мифа. Хотя это сочинение и не дает специально социологии мифа, но это является введением в социологию, которую я всегда мыслил философско-исторически и диалектически. Разобравши логическую и феноменологическую структуру мифа, я перехожу в конце книги к установке основных социальных типов мифологии. Этой социологией мифа я занимаюсь специально в другом труде, но уже и тут ясна всеобъемлющая роль мифического сознания в разных слоях культурного процесса. Теория мифа, которая не захватывает культуры вплоть до ее социальных корней , есть очень плохая теория мифа. Нужно быть очень плохим идеалистом, чтобы отрывать миф от самой гущи исторического процесса и проповедовать либеральный дуализм: реальная жизнь – сама по себе, а миф – сам по себе. Я никогда не был ни либералом, ни дуалистом, и никто не может меня упрекать в этих ересях.
А.Лосев
ВСТУПЛЕНИЕ
Задачей предлагаемого очерка является существенное вскрытие понятия мифа, опирающееся только на тот материал, который дает само мифическое сознание. Должны быть отброшены всякие объяснительные, например, метафизические, психологические и пр. точки зрения. Миф должен быть взят как миф , без сведения его на то, что не есть он сам. Только имея такое чистое определение и описание мифа, можно приступать к объяснению его с той или иной гетерогенной точки зрения. Не зная, что такое миф сам по себе, не можем говорить и об его жизни в той или другой иноприродной среде. Надо сначала стать на точку зрения самой мифологии, стать самому мифическим субъектом. Надо вообразить, что мир, в котором мы живем и существуют все вещи, есть мир мифический , что вообще на свете только и существуют мифы. Такая позиция вскроет существо мифа как мифа. И уже потом только можно заниматься гетерогенными задачами, например, «опровергать» миф, ненавидеть или любить его, бороться с ним или насаждать его. Не зная, что такое миф, – как можно с ним бороться или его опровергать, как можно его любить или ненавидеть? Можно, разумеется, не вскрывать самого понятия мифа и все-таки его любить или ненавидеть. Однако все равно какая-то интуиция мифа должна быть у того, кто ставит себя в то или иное внешнее сознательное отношение к мифу, так что логически наличие мифа самого по себе в сознании у оперирующего с ним (оперирующего научно, религиозно, художественно, общественно и т. д.) все-таки предшествует самим операциям с мифологией. Поэтому необходимо дать существенно-смысловое, т. е. прежде всего феноменологическое, вскрытие мифа, взятого как таковой, самостоятельно взятого самим по себе.
I. МИФ НЕ ЕСТЬ ВЫДУМКА ИЛИ ФИКЦИЯ, НЕ ЕСТЬ ФАНТАСТИЧЕСКИЙ ВЫМЫСЕЛ
Это заблуждение почти всех «научных» методов исследования мифологии должно быть отброшено в первую голову. Разумеется, мифология есть выдумка, если применить к ней точку зрения науки , да и то не всякой, но лишь той, которая характерна для узкого круга ученых новоевропейской историй последних двух-трех столетий. С какой-то произвольно взятой, совершенно условной точки зрения миф действительно есть вымысел. Однако мы условились рассматривать миф не с точки зрения какого-нибудь научного, религиозного, художественного, общественного и пр. мировоззрения, но исключительно лишь с точки зрения самого же мифа , глазами самого мифа, мифическими глазами. Этот вот мифический взгляд на миф нас тут и интересует. А с точки зрения самого мифического сознания ни в каком случае нельзя сказать, что миф есть фикция и игра фантазии . Когда грек не в эпоху скептицизма и упадка религии, а в эпоху расцвета религии и мифа говорил о своих многочисленных Зевсах или Аполлонах; когда некоторые племена имеют обычай надевать на себя ожерелье из зубов крокодила для избежания опасности утонуть при переплытии больших рек; когда религиозный фанатизм доходит до самоистязания и даже до самосожжения; – то весьма невежественно было бы утверждать, что действующие тут мифические возбудители есть не больше, как только выдумка, чистый вымысел для данных мифических субъектов. Нужно быть до последней степени близоруким в науке, даже просто слепым, чтобы не заметить, что миф есть (для мифического сознания, конечно) наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но – наиболее яркая и самая подлинная действительность . Это – совершенно необходимая категория мысли и жизни , далекая от всякой случайности и произвола. Заметим, что для науки XVII–XIX столетий ее собственные категории отнюдь не в такой мере реальны, как реальны для мифического сознания его собственные категории. Так, например, Кант объективность науки связал с субъективностью пространства, времени и всех категорий. И даже больше того. Как раз на этом субъективизме он и пытается обосновать «реализм» науки. Конечно, эта попытка – вздорная. Но пример Канта прекрасно показывает, как мало европейская наука дорожила реальностью и объективностью своих категорий. Некоторые представители науки даже любили и любят щеголять таким рассуждением: я вам даю учение о жидкостях, а существуют эти последние или нет – это не мое дело; или: я доказал вот эту теорему, а соответствует ли ей что-нибудь реальное, или она есть порождение моего субъекта или мозга – это меня не касается. Совершенно противоположна этому точка зрения мифического сознания. Миф – необходимейшая – прямо нужно сказать, трансцендентально-необходимая – категория мысли и жизни; и в нем нет ровно ничего случайного, ненужного, произвольного, выдуманного или фантастического. Это – подлинная и максимально конкретная реальность.
Ученые-мифологи почти всегда находятся во власти этого всеобщего предрассудка; и если они не прямо говорят о субъективизме мифологии, то дают те или иные более тонкие построения, сводящие мифологию все к тому же субъективизму. Так, учение об иллюзорной апперцепции в духе психологии Гербарта у Лацаруса и Штейнталя также является совершенным искажением мифического сознания и ни с какой стороны не может быть связано с существом мифических построений. Тут вообще мы должны поставить такую дилемму. Или мы говорим не о самом мифическом сознании, а о том или ином отношении к нему, нашем собственном или чьем-либо ином, и тогда можно говорить, что миф – досужая выдумка, что миф – детская фантазия, что он – не реален, но субъективен, философски беспомощен или, наоборот, что он есть предмет поклонения, что он – прекрасен, божественен, свят и т. д. Или же, во-вторых, мы хотим вскрыть не что-нибудь иное, а самый миф, самое существо мифического сознания, и – тогда миф всегда и обязательно есть реальность, конкретность, жизненность и для мысли – полная и абсолютная необходимость, нефантастичность, нефиктивность. Слишком часто ученые-мифологи любили говорить о себе, т. е. о свойственном им самим мировоззрении, чтобы еще и мы пошли тем же путем. Нас интересует миф, а не та или иная эпоха в развитии научного сознания. Но с этой стороны для мифа нисколько не специфично и даже просто не характерно то, что он – выдумка. Он – не выдумка, а содержит в себе строжайшую и определеннейшую структуру и есть логически, т. е. прежде всего диалектически необходимая категория сознания и бытия вообще .
II. МИФ НЕ ЕСТЬ БЫТИЕ ИДЕАЛЬНОЕ
Под идеальным бытием условимся сейчас понимать не бытие лучшее, совершеннейшее и возвышеннейшее, чем бытие обыкновенное, но просто смысловое бытие. Всякая вещь ведь имеет свой смысл не с точки зрения цели, а с точки зрения существенной значимости.
Так, дом есть сооружение, предназначенное для предохранения человека от атмосферных явлений; лампа есть прибор, служащий для освещения и т. п. Ясно, что смысл вещи не есть сама вещь; он – абстрактное понятие вещи, отвлеченная идея вещи, мысленная значимость вещи. Есть ли миф такое отвлеченно-идеальное бытие? Конечно, не есть ни в каком смысле . Миф не есть произведение или предмет чистой мысли . Чистая, абстрактная мысль меньше всего участвует в создании мифа. Уже Вундт хорошо показал, что в основе мифа лежит аффективный корень, так как он всегда есть выражение тех или других жизненных и насущных потребностей и стремлений. Чтобы создать миф, меньше всего надо употреблять интеллектуальные усилия. И опять-таки мы говорим не о теории мифа, а о самом мифе как таковом. С точки зрения той или иной теории можно говорить о мыслительной работе субъекта, создающего миф, об отношении ее к другим психическим факторам мифообразования, даже о превалировании ее над другими факторами и т. д. Но, рассуждая имманентно, мифическое сознание есть меньше всего интеллектуальное и мыслительно-идеальное сознание. У Гомера (Od. XI, 145 слл.) изображается, как Одиссей спускается в Аид и оживляет на короткий срок обитающие там души кровью . Известен обычай побратимства через смешение крови из уколотых пальцев или обычаи окропления кровью новорожденного младенца, а также употребление крови убитого вождя и пр. Спросим себя: неужели какое-то мыслительно-идеальное построение понятия крови заставляет этих представителей мифического сознания относиться к крови именно так? И неужели миф о действии крови есть только абстрактное построение того или другого понятия? Мы должны согласиться, что здесь ровно столько же мысли, сколько и в отношении, например, к красному цвету, который, как известно, способен приводить в бешенство многих животных. Когда какие-нибудь дикари раскрашивают покойника или намазывают свои лица перед битвой красной краской, то ясно, что не отвлеченная мысль о красном цвете действует здесь, но какое-то иное, гораздо более интенсивное, почти аффективное сознание, граничащее с магическими формами. Было бы совершенно ненаучно, если бы мы стали мифический образ Горгоны, с оскаленными зубами и дико выпученными глазами, – это воплощение самого ужаса и дикой, ослепительно-жестокой, холодно-мрачной одержимости – толковать как результат абстрактной работы мыслителей, вздумавших производить разделение идеального и реального, отбросить все реальное и сосредоточиться на анализе логических деталей бытия идеального. Несмотря на всю вздорность и полную фантастичность такого построения, оно постоянно имеет место в разных «научных» изложениях.
В особенности заметно это засилие абстрактной мысли в оценке самых обыкновенных, житейских психологических категорий. Переводя цельные мифические образы на язык их абстрактного смысла, понимают цельные мифически-психологические переживания как некие идеальные сущности, не внимая к бесконечной сложности и противоречивости реального переживания, которое, как мы увидим впоследствии, всегда мифично. Так, чувство обиды, чисто вербально вскрываемое в наших учебниках психологии, всегда трактуется как противоположность чувству удовольствия. Насколько условна и неверна такая психология, далекая от мифизма живого человеческого сознания, можно было бы показать на массе примеров. Многие, например, любят обижаться. Я всегда вспоминаю в этих случаях Ф.Карамазова: «Именно, именно приятно обидеться. Это вы так хорошо сказали, что я и не слыхал еще. Именно, именно я-то всю жизнь и обижался до приятности, для эстетики обижался, ибо не только приятно, да и красиво иной раз обиженным быть; – вот что вы забыли, великий старец: красиво! Это я в книжку запишу!» В абстрактно-идеальном смысле обида есть, конечно, нечто неприятное. Но жизненно это далеко не всегда так. Совершенно абстрактно (приведу еще пример) наше обычное отношение к пище. Вернее, абстрактно не самое отношение (оно волей-неволей всегда мифично и конкретно), а нежизненно наше желание относиться к ней, испорченное предрассудками ложной науки и унылой, серой, обывательски-мещанской повседневной мысли. Думают, что пища и есть пища и что об ее химическом составе и физиологическом значении можно узнать в соответствующих научных руководствах. Но это-то и есть засилие абстрактной мысли, которая вместо живой пищи видит голые идеальные понятия. Это – убожество мысли и мещанство жизненного опыта. Я же категорически утверждаю, что тот, кто ест мясо, имеет совершенно особое мироощущение и мировоззрение, резко отличное от тех, кто его не ест. И об этом я мог бы высказать очень подробные и очень точные суждения. И дело не в химии мяса, которая, при известных условиях, может быть одинаковой с химией растительных веществ, а именно в мифе . Лица, не отличающие тут одно от другого, оперируют с идеальными (да и то весьма ограниченными) идеями, а не с живыми вещами. Также мне кажется, что надеть розовый галстук или начать танцевать для иного значило бы переменить мировоззрение, которое, как это мы еще увидим в дальнейшем, всегда содержит мифологические черты. Костюм – великое дело. Мне рассказали однажды печальную историю об одном иеромонахе *** монастыря. Одна женщина пришла к нему с искренним намерением исповедоваться. Исповедь была самая настоящая, удовлетворившая обе стороны. В дальнейшем исповедь повторялась. В конце концов исповедальные разговоры перешли в любовные свиданья, потому что духовник и духовная дочь почувствовали друг к другу любовные переживания. После долгих колебаний и мучений оба решили вступить в брак. Однако одно обстоятельство оказалось роковым. Иеромонах, расстригшись, одевши светский костюм и обривши бороду, явился однажды к своей будущей жене с сообщением о своем окончательном выходе из монастыря. Та встретила его вдруг почему-то весьма холодно и нерадостно, несмотря на долгое страстное ожидание. На соответствующие вопросы она долго не могла ничего ответить, но в дальнейшем ответ выяснился в ужасающей для нее самой форме: «Ты мне не нужен в светском виде». Никакие увещания не могли помочь, и несчастный иеромонах повесился у ворот своего монастыря. После этого только ненормальный человек может считать, что наш костюм не мифичен и есть только какое-то отвлеченное, идеальное понятие, которое безразлично к тому, осуществляется оно или нет и как осуществляется.
Я не буду умножать примеров (достаточное количество их встретится еще в дальнейшем), но уже и сейчас видно, что там, где есть хотя бы слабые задатки мифологического отношения к вещи, ни в каком случае дело не может ограничиться одними идеальными понятиями. Миф – не идеальное понятие, и также не идея и не понятие. Это есть сама жизнь. Для мифического субъекта это есть подлинная жизнь, со всеми ее надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием, со всей ее реальной повседневностью и чисто личной заинтересованностью. Миф не есть бытие идеальное, но – жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная действительность .
III. МИФ НЕ ЕСТЬ НАУЧНОЕ И, В ЧАСТНОСТИ, ПРИМИТИВНО-НАУЧНОЕ ПОСТРОЕНИЕ
1. Определенная мифология и определенная наука могут частично совпадать, но принципиально они никогда не тождественны
Предыдущее учение об идеальности мифа особенно резко проявляется в понимании мифологии как первобытной науки . Большинство ученых во главе с Кантом, Спенсером, даже Тейлором, думает о мифе именно так и этим в корне искажает всю подлинную природу мифологии. Научное отношение к мифу как один из видов абстрактного отношения, предполагает изолированную интеллектуальную функцию . Надо очень много наблюдать и запоминать, очень много анализировать и синтезировать, весьма и весьма внимательно отделять существенное от несущественного, чтобы получить в конце концов хоть какое-нибудь элементарное научное обобщение. Наука в этом смысле чрезвычайно хлопотлива и полна суеты. В хаосе и неразберихе эмпирически спутанных, текучих вещей надо уловить идеально-числовую, математическую закономерность, которая хотя и управляет этим хаосом, но сама-то не есть хаос, а идеальный, логический строй и порядок (иначе уже первое прикосновение к эмпирическому хаосу было бы равносильно созданию науки математического естествознания). И вот, несмотря на всю абстрактную логичность науки, почти все наивно убеждены, что мифология и первобытная наука – одно и то же. Как бороться с этими застарелыми предрассудками? Миф всегда чрезвычайно практичен, насущен, всегда эмоционален, аффективен, жизненен. И тем не менее думают, что это – начало науки. Никто не станет утверждать, что мифология (та или иная, индийская, египетская, греческая) есть наука вообще, т. е. современная наука (если иметь в виду всю сложность ее выкладок, инструментария и аппаратуры). Но если развитая мифология не есть развитая наука, то как же развитая или неразвитая мифология может быть неразвитой наукой? Если два организма совершенно несходны в своем развитом и законченном виде, то как же могут не быть принципиально различными их зародыши? Из того, что научную потребность мы берем здесь в малом виде, отнюдь не вытекает того, что она уже не есть научная потребность. Первобытная наука, как бы она ни была первобытна, есть все же как-то наука , иначе она совершенно не войдет в общий контекст истории науки и, следовательно, нельзя ее будет считать и первобытной наукой. Или первобытная наука есть именно наука, – тогда она ни в каком случае не есть мифология; или первобытная наука есть мифология, – тогда, не будучи наукой вообще, как она может быть первобытной наукой? В первобытной науке, несмотря на всю ее первобытность, есть некоторая сумма вполне определенных устремлений сознания, которые активно не хотят быть мифологией, которые существенно и принципиально дополняют мифологию и мало отвечают реальным потребностям последней. Миф насыщен эмоциями и реальными жизненными переживаниями; он, например, олицетворяет, обоготворяет, чтит или ненавидит, злобствует. Может ли быть наука таковой? Первобытная наука, конечно, тоже эмоциональна, наивно-непосредственна и в этом смысле вполне мифологична . Но это-то как раз и показывает, что если бы мифологичность принадлежала к ее сущности, то наука не получила бы никакого самостоятельного исторического развития и история ее была бы историей мифологии. Значит, в первобытной науке мифологичность является не «субстанцией», но «акциденцией»; и эта мифологичность характеризует только ее состояние в данный момент, а никак не науку саму по себе. Мифическое сознание совершенно непосредственно и наивно, общепонятно; научное сознание необходимо обладает выводным, логическим характером; оно – не непосредственно, трудно усвояемо, требует длительной выучки и абстрактных навыков. Миф всегда синтетически-жизненен и состоит из живых личностей, судьба которых освещена эмоционально и интимно ощутительно; наука всегда превращает жизнь в формулу, давая вместо живых личностей их отвлеченные схемы и формулы; и реализм, объективизм науки заключается не в красочном живописании жизни, но – в правильности соответствия отвлеченного закона и формулы с эмпирической текучестью явлений, вне всякой картинности, живописности или эмоциональности. Последние свойства навсегда превратили бы науку в жалкий и малоинтересный привесок мифологии. Поэтому необходимо надо считать, что уже на первобытной ступени своего развития наука не имеет ничего общего с мифологией , хотя, в силу исторической обстановки, и существует как мифологически окрашенная наука, так и научно осознанная или хотя бы примитивно-научно трактованная мифология. Как наличие «белого человека» ничего не доказывает на ту тему, что «человек» и «белизна» одно и то же, и как, наоборот, доказывает именно то, что «человек» (как таковой) не имеет ничего общего с «белизной» (как таковой) – ибо иначе «белый человек» было бы тавтологией, – так и между мифологией и первобытной наукой существует «акциденциальное», но никак не «субстанциальное» тождество.